Со старейшей прихожанкой Марией Фетинг простились в Князь-Владимирском соборе Санкт-Петербурга

RSS

Пример крепкой веры, пронесенной через все испытания ХХ века, являла скончавшаяся на 98-м году жизни старейшая прихожанка Князь-Владимирского собора Мария Николаевна Фетинг. Ее отпевание состоялось 2 января в родном храме, в тот же день она была похоронена на Серафимовском кладбище.

Прощаясь с рабой Божией Марией, настоятель собора протоиерей Владимир Сорокин отметил, что эта скромная, трудолюбивая женщина удостоилась тихой и мирной кончины. Всю жизнь она заряжала окружающих оптимизмом, относилась к ним с любовью и отзывчивостью. Даже в солидном возрасте была участницей всех событий. Такие люди создают в приходе теплую обстановку семейственности, взаимной поддержки. Когда они уходят, приход получает еще одного молитвенника на небесах.

Мария Николаевна была жителем осажденного города, награжденной медалью за его оборону. Она оставила воспоминания о войне, впервые опубликованные в 2010 году в книге «Испытание». Читая ее, понимаешь: их авторы — выразители мыслей, переживаний, чаяний уходящего поколения. Они много трудились, любили и защищали Родину.

Ниже публикуются воспоминания Марии Фетинг.

Воскресенье 22 июня 1941 года было ярким и солнечным. Накануне ничто не предвещало начала войны, о которой объявил диктор по радио. В этот же день, услышав гул, выглянула в окно и увидела высоко в голубом небе два самолета, наш и фашистский!

До начала войны я работала секретарем в строительном управлении. Это был секретный объект — строительство метро. С началом войны строительство сворачивалось, сжигались чертежи, документы. Шахты строящегося метро были затоплены водой.

На производстве, где я работала, вскоре после начала войны нам объявили о срочных сборах и отъезде. Помню, сидим на работе в первые дни войны, а нам говорят: «Даем вам два часа на сборы, все должны выехать на строительство противотанковых рвов в восточном направлении». За два часа я не успевала съездить домой и переодеться, собрать вещи, поэтому поехала, в чем была — в летнем платье (была жара) и туфлях на каблуках. Мы побежали на Невский, чтобы купить еды в дорогу, но в магазинах уже ничего не было. Нам достались только баранки.

Нас довезли на поезде до станции Батецкая, высадили и повели на место строительства рубежей. Тогда я еще не понимала, что мне предстоит пройти 60 километров по лесу. Воды не было, когда мучила жажда, пили прямо из канав и болотистых лужиц.

По пути проходили мимо осиротевших деревень, которые опустели, потому что жители бросили свои дома и спрятались в лесах. Страшная картина: двери домов открыты, валяются детские игрушки, бродят животные.
Когда нас привели на место, то оказалось, что там не было никакого жилья. Ночевали под деревьями прямо на земле. В три смены копали лопатами противотанковые рвы.

Когда ночью вставали на смену, нас всех трясло от холода (я была в легком платье). Удивительно, но никто тогда не заболел.

Через какое-то время оказалось, что мы копали противотанковые траншеи не там, где нужно, и нам велели перейти на другое место. На новом месте стоял заброшенный сарай, и мы устроились в нем на ночлег. Ночью начался обстрел, нам сказали покинуть сарай и ползком прятаться в огородах, которые были вокруг. Трех человек убило, многих ранило после первого же обстрела. Скоро стало нечего есть.

На этом месте мы пробыли две недели, затем нас перебросили в другое место, а через три недели повели обратной дорогой по лесу и в грузовых вагонах по узкоколейке повезли обратно в Ленинград. Проезжая мимо станции Батецкая, мы увидели, что ее уже разбомбили.

В городе постоянно были бомбежки, на глазах рушились дома, все горело, падало, летели снаряды, гибли люди. Горели Бадаевские склады. 8 сентября 1941 года фашисты встали кольцом вокруг Ленинграда, началась блокада. Самой страшной была зима 1941/42 года. Наступил голод.

Осенью 1941 года нас отправили в деревню Колбино Колтушского района, где я работала старшей табельщицей. В городе транспорта не было, в увольнение в Ленинград добиралась на попутках и пешком, чтобы повидать маленького сына. Хотя сама голодала, но старалась сэкономить от своего скудного пайка кусочек хлеба, немножко макарон, чтобы его подкормить. Через весь город шла пешком. Пройти было трудно, так как тротуары и канавы были завалены огромными сугробами и мерзлыми трупами людей. Мороз был —30 °С.

Этой же зимой нас перебросили в Токсово на оборонные работы. Кормили в столовой супом из гнилой пшеницы и селедочных голов, давали маленький кусочек хлеба. Больше всего страдали эвакуированные: им совсем нечего было есть, так как у них не было карточек. Некоторые из них отрезали части у трупов людей, варили и ели. Эти люди быстро теряли человеческий облик, многие сходили с ума.

Моя сестра работала в детском саду, где находился мой сын. Однажды я получила от нее весточку о том, что она с дочкой эвакуируется, и я должна была срочно забрать своего шестилетнего сына. Меня отпустили с работы, хотя это было нарушением, но начальник был добрый человек.

Транспорт не ходил, и со станции Токсово в Ленинград я шла пешком по рельсам. Хорошо помню, как встала рано утром, положила в заплечный мешок несколько макарошек, кусочек хлеба и пошла. Вокруг не было ни души, багровое зимнее солнце, тридцатиградусный мороз. Пути были все засыпаны снегом и трупами людей, которые шли в Ленинград и замерзли.

Теперь я понимаю, что Бог меня хранил и давал силы преодолевать огромные трудности. Первую остановку сделала, когда сошла с рельсов на Лесной проспект. Присела, развязала мешок, пососала кусочек хлеба и пошла дальше. По дороге я встретила женщину, которая падала от голода и просила помочь ей дойти до дома. Взяла ее под руку и повела, но тащить ее долго не смогла, так как сама выбилась из сил. Никто из прохожих не соглашался помочь, и мне пришлось оставить ее. До сих пор мне тяжело вспоминать этот случай. Но иначе я не дошла бы до своего дома.

В этот вечер сестра уезжала, звала меня поехать с ней нелегально, но я наотрез отказалась. Она оставила мне валенки, которые мне очень помогли выжить в эту зиму.

Меня взяли на место сестры воспитателем в детском саду. До сих пор не могу забыть очень страшный пример человеческой слабости. Когда мой сын заболел, его положили в изолятор, в котором полагалось усиленное питание для больных детей. Когда я его навестила через несколько дней, увидела, что он не стоит на ножках, очень ослаб. Я его спросила, что он кушал. Он ответил, что ему и другим детям в изоляторе доктор не разрешил давать еды. Я поняла, что все это время больные дети в изоляторе ничего не ели, а их паек съедала медицинская сестра! Это было очень страшно, но я не стала говорить об этом, так как ее могли уволить и она бы погибла.

Я забрала сына домой и стала выхаживать. В конце каждого месяца нам выдавали горсточку пшена. Я сварила ему кашку, и он встал на ножки, стал поправляться, хотя и был похож на маленького старичка. Старалась отдавать ему все питательное (гущу от супа, кусочки хлеба). Стала сама пухнуть от голода, потом стала худая как щепка. Многие матери, которые приводили детей в детский сад, были похожи на старух. Несмотря на военное время, в детском саду соблюдался режим питания и отдыха.

Невзирая на голод и холод, воспитатели работали с детьми как в мирное время, проводили музыкальные занятия, учили детей петь, танцевать, устраивали праздничные концерты. Мы специально готовили детей для выступления в госпитале перед ранеными (он находился на проспекте Щорса рядом с детским садом).

Все матери оставляли детей в детском саду на сутки, и мы по ночам дежурили. До сих пор мне удивительно, как мы вдвоем с няней успевали во время ночной тревоги быстро поднять, одеть и отвести в бомбоубежище на соседнюю улицу 28–30 детей. За ночь иногда бывало две-три воздушных тревоги.

Чтобы укрепить детей, мы давали им настой из еловых иголок и рыбий жир. Работники детского сада сами утепляли окна, двери, заготавливали дрова (ломали деревянные дома и возили доски на тележках). Летом 1942 года вывозили детей на дачу в Токсово.

Весной 1942 года вместе с жителями Ленинграда разбирали глыбы снега и льда, вывозили трупы. Многие женщины работали ломами. Благодаря общим трудам по очистке улиц в городе не возникло ни одной эпидемии.

Летом 42-го года дали прибавку хлеба (хотя с деревом и соломой пополам), затем американцы стали присылать шоколад, тушенку и другие продукты.

Запомнилось, как летом 42-го шла я по Кировскому (теперь Каменноостровскому) проспекту и увидела, что идет трамвай. Я села в него и впервые за годы блокады поехала по городу. Было радостно. Я стояла и любовалась на великолепие памятников, дворцов, мостов моего любимого города в лучах заката и думала: «Такая красота, а людей совсем нет». Город был пуст — воистину музей под открытым небом. Меня всегда поддерживала любовь к красоте моего родного города. Может быть, еще и поэтому я не уехала из него в дни блокады.

Летом 1942 года сотрудники детсада вывозили детей на дачу в Токсово. Сами утепляли, обивали двери, ремонтировали; чтобы заготовить дрова, ломали деревянные дома.
В январе 1942 года дом, в котором я жила, сгорел, и я осталась без своего имущества, в чем была. Стала жить в детском саду на раскладушке. В 43-м году получила комнату на Петроградской стороне, много сил и времени тратила на то, чтобы добыть дрова. В доме были крысы, окна — без стекол, кромешная темнота. Было страшно.

Однажды при заготовке дров увидела пленного немца с черным от голода лицом, безумными глазами, в лохмотьях. Мне стало его очень жалко. Я поехала в город, выкупила вперед на день буханку хлеба по карточке и привезла ему. Когда я протянула ему хлеб, он прижал его к груди, а на лице его отразилось удивление и даже страх — он не мог поверить в свою удачу, спасение, в реальность этого щедрого и неожиданного дара.

После прорыва блокады город стал очень быстро восстанавливаться, дома росли, как грибы, прямо на глазах. Трудно поверить, что все это делали ослабленные голодом и болезнями женщины (мужчин почти не было), которые героически работали день и ночь. Благодаря энтузиазму ленинградцев очень быстро город был очищен и восстановлен в своем величии.

Воспоминание о Дне Победы наполняют душу невыразимой радостью и ликованием, несмотря на то, что прошло много лет. Радость была непередаваемая: незнакомые люди обнимались, целовались, дарили солдатам цветы, продукты. Вечером 9 мая 1945 года в городе прогремел салют Победы из 324 орудий, и все были счастливы, едины в радости и ликовании. Казалось, так теперь будет в Ленинграде всегда...

Да, в годы блокады было очень тяжело и страшно, но Господь вел меня, хранил, а в душе всегда была любовь и сострадание к людям. Возможно, именно это позволило выжить и остаться человеком. Думаю, что Бог вел меня и хранил, чтобы я смогла обрести веру и спасение в Православной Церкви.

Я уверена, что сейчас в Церкви много хорошей молодежи, но важно, чтобы они никогда не забывали героические подвиги и страдания нашего поколения, сохранили уважение к тому, что нам пришлось пережить и как нам удалось остаться людьми.

Обращаюсь к молодым людям. Пусть в душе их теплится огонь любви к людям, уважение к страданиям и мучениям их предков, которые защищали Родину и родной город. Многие из них погибли, и молодые должны хранить память о погибших, заботиться о тех немногих участниках войны и блокады, которые остались.

Важно, чтобы каждый молодой человек открыл сердце для любви к людям, помнил о тех, кому плохо, кто страдает, и помогал им. Особенно это должно быть в общине православного храма — каждый должен чувствовать плечо рядом.

У вас, молодых, много сил. Откройте сердца для добрых дел и подражайте Богородице, поднимайте людей даже из «рова погибели».

На снимке 1945 года Мария Фетинг с воспитанниками детского сада.

«Вода живая»,
02.01.11