«Отче наш» - самая главная христианская молитва, известная если не с детства, то с первых мгновений знакомства с Церковью и Евангелием. Данная Господом как бы мимоходом (в ответ на просьбу учеников «научи нас молиться», см. Лк. 11, 1), она сочетает в себе простоту и краткость, какую-то примитивную изначальность и даже трогательную детскость с необыкновенной богословской глубиной. На Литургии же эта молитва звучит наиболее уместно, торжественно и весомо. Притом поет ее весь народ, а не только хор на клиросе, и происходит это по завершении Евхаристического канона перед причастием - итоговым священнодействием Литургии. Она служит своеобразным смысловым мостом между воспоминанием анафоры и принятием нами Евхаристических Даров. Именно здесь по-особому звучат слова: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь»…
Церковная догматика и православное богослужение за многие века успели ввести в речевой оборот множество специфических терминов и устойчивых словосочетаний, из которых постепенно сложился совершенно неповторимый, исключительно христианский богословский лексикон, понятный и удобный для людей, находящихся «в теме», и совершенно непонятный и странный для тех, кто делает первые шаги в своем воцерковлении. Именно эта терминология, вернее, ее незнание выдает в разговоре «новичка» и именно по поводу подобного незнания люди, далекие от Церкви, более всего комплексуют, когда вступают в беседы на церковные темы, или, наоборот, выглядят комично, «ничтоже сумняшеся» применяя ее неправильно.
Большую часть христианских богословских терминов, особенно касающихся богослужения, составляют греческие слова и выражения. Это вполне понятно: смысловая основа в виде фундаментальных вероопределений и богослужебных священнодействий формировалась и оттачивалась в первые века церковной истории, когда христианский мир описывался как «экумена» - по-гречески «вселенная», - под которой подразумевалась вся совокупность народов и культур, воспитанных на ценностях древней эллинской цивилизации.
«Литургия», «Евхаристия», «канон», «анафора», «анамнесис», «епиклесис», «антифон», «прокимен», «паремия», «Типикон», «Минея», «Октоих», «тропарь», «стихира»… Можно продолжать до бесконечности. Причем мы начали перечислять только термины, касающиеся богослужения. И всякий раз, когда мы пытаемся истолковать смысл этих греческих слов, зарезервированных, как кажется, исключительно за теми или иными действиями или предметами православного богослужения, выясняется, что наиболее простым путем будет, прежде всего, простой перевод на русский язык: «Общественное дело», «Благодарение», «правило», «возношение», «воспоминание», «призывание», «поочередное пение», «предшественник», «притча, поучение», «Устав», «Месячник», «Осьмогласник»… И оказывается, что многие термины годятся к употреблению совсем не обязательно в сферах церковного богословия. Здесь много тех «обычных» слов, которыми мы пользуемся в нашей «повседневной» речи. Греческое же, иностранное звучание придает этим понятиям внушительный сакральный вид, четко обозначая и даже подчеркивая границу между священной церковной сферой умозрений и молитвенных переживаний и нашей «обычной», мирской действительностью.
Одно из немногих исключений в этом плане составляет слово «причастие». Для полноты картины можем воспроизвести его по-гречески - κοινονία. Но вряд ли это греческое слово знают широкие круги русских православных христиан, а о его употреблении в церковной речи и говорить не приходится. С другой стороны, русские слова «причастие», «причастник» выходят далеко за пределы православно-церковного употребления: «быть причастником чего-либо», «иметь причастие к чему-либо»…
Небезынтересно здесь вспомнить и о том, что термин «причастие» является грамматическим термином для обозначения части речи.Филологи спорят о том, к какому классу понятий следует относить причастие - к именам или к глаголам. У него есть признаки и того, и другого. Оно означает и вещь, явление или какие-то из их качеств (аналогично именам существительным и прилагательным), но и действие, состояние, то есть некую динамику, изменение (аналогично глаголам).
Все эти сугубо филологические рассуждения могут помочь в разъяснении того, чем же для нас является причастие как литургическое понятие. Если в отношении части речи филологи ставят вопрос «имя или глагол?», то в отношении церковного акта мы можем спросить «вещество или действие?». И если филологи склоняются к ответу «и то, и другое», то этот ответ абсолютно применим и к нашему случаю.
В чем главный смысл Литургии? Опять-таки, апеллируя к простому смыслу слова, Литургия как «Общественное дело» есть некое действо, которое выявляет всеобщее единение или воссоединение вокруг определенного центра, принимаемого всеми за безусловную точку отсчета, безусловную наивысшую ценность, безусловный спасительный авторитет. Таким смысловым центром является Тайная вечеря - праздничная, а именно пасхальная (или предпасхальная) трапеза Христа с учениками, которую Он Сам заповедал им и всем их последователям совершать в воспоминание о Нем (см. Лк. 22, 19; 1 Кор. 11, 24).
Итак, в основе - трапеза, причем трапеза праздничная, то есть по определенному случаю. Последнее обстоятельство весьма важно и показательно. Именно оно делает совершенно прозрачным и ясным смысл причастия как священнодействия. Если праздничная трапеза, как раз по этой самой причине - будучи трапезой «по случаю…», - есть момент не просто приема пищи в индивидуальном порядке для удовлетворения твоего личного голода, а напротив, выразительный и внутренне (в буквальном смысле слова) ощущаемый способ единения с теми, кто собрался по тому же поводу, то и причастие на Литургии - это не только твое причастие к только «твоему» Христу, но и, в не меньшей, а может быть, и в большей степени, твое сопричастие с теми, кто за этой же трапезой един с тобой в вере и любви к одному и тому же Христу.
«Вечери Твоея тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими…» - говорим мы в тот самый момент, когда готовимся вкусить Тела и Крови Христовых.
Можно сказать, что причастие за Литургией - наивысший, наизначительнейший церковный акт par excelence, если под «Церковью» подразумевать собрание верных, соединенных одной верой, надеждой и любовью. Это актуализация Церкви как Церкви. Вот почему единство Церкви или общение между поместными Церквами подтверждается так называемым евхаристическим общением, и наоборот, отсутствие такого общения является окончательной констатацией церковного раскола.
Причащаясь за Литургией, мы вступаем в общение любви и с теми, кто с нами сегодня стоит бок о бок в данном конкретном храме, и с теми, о ком совершалось здесь же словесное и молитвенное воспоминание, начиная с Пресвятой Богородицы, святых апостолов и вообще всех святых и заканчивая теми православными христианами, усопшими и живыми, кого мы пишем в записках «о здравии» и «о упокоении».
Вновь обращаясь к филологии, отметим еще одно интересное наблюдение. В греческом и латинском (и производных от латыни западных) языках причастие как часть речи и как церковный евхаристический акт обозначаются не просто разными, а в чем-то противоположными по смыслу словами: соответственно «participio» и «communio». Первый термин обозначает именно частичность (от слова «pars»), то есть, производность части от целого, тогда как второй, напротив, подразумевает общение с целым («commun»). Впрочем, и в русском церковном лексиконе существует синоним, более явно отражающий последний смысл - «приобщение», «приобщаться». Так говорили в Церкви в старину…
Протоиерей Александр Сорокин
